Нас учили: перед тем, как выйти, оглядывайся по сторонам, проверяй, нет ли опасности. Сегодня я вышел один, надеясь найти что-нибудь первым. Рискованно, но оправданно. Чувствую грохот, всё возле меня трясётся, и я быстро убегаю обратно. Снова выхожу. Тряска прекратилась, и я осторожно приближаюсь к стене. Сегодня предстоит крутой подъём. Ставлю ногу в углубление, подтягиваюсь, ставлю другую ногу. И так много раз, но я поднимаюсь достаточно быстро. Передо мной лежит долина вулканов. В народе ходило много историй про неё. Иногда из самого огромного вулкана с громким шумом вырывался пар, и капли горячей воды падали дождём, обжигая попавшихся. Здесь были озёра и высокие скульптуры, а чуть поодаль возвышались огромные деревья. Но эта долина была известна тем, что всё в ней постоянно менялось. Даже вулкан мог сменить своё положение, появляясь в различных частях, но он хотя бы был тем немногим, что оставалось. Некоторые озёра и скульптуры исчезали вовсе. Появлялись и какие-то новые вещи. Поэтому сюда ходили экспедиции, поднимаясь по стене прохладными ночами. Днём было опасно, но говорили, что именно днём можно было найти что-то необычное. Я решил рискнуть, выйдя ранним утром из города в одиночку.

Вулкан молчал, а озёр не было. Посередине долины лежал камень. Подойдя поближе, я ощутил приятный запах. Эти камни могли быть съедобны. Однако взять их мешала липкая плёнка, в которую они были завёрнуты. Я начал тянуть, пока она не лопнула. Теперь можно было привязывать куски с помощью ремней к спине, чтобы было удобнее спускаться. Я уже предвкушал момент, когда вернусь в город и покажу всем новое. Тех, кто находил подобные вещи, назначали в главы экспедиций, а это давало преимущества. Он будет есть всегда первым, его переведут в обустроенный район для экспедиторов. Район. куда редко залетают шумы и треск, а рядом будут находиться спальни с детьми. Надёжно прикрепив последний кусок, я побежал обратно, но тут меня оглушило, стало жарко, а потом я понёсся вверх. Когда сознание вернулось, я обнаружил, что луже на спине, а рядом валяются пахнущие камни. Одна нога была явно переломана. Но не это было главным. Он увидел Бога. Его охватила приятная дрожь. Редко, кто видел его лицо. Их колония почитала его, они были из тех, кто думал, что весь мир и, в частности, долина являются его творениями, а вещи приходят и уходят только по его желанию. Единственное, что я мог сделать в эту секунду, это начать шептать слова, надеясь, что Бог услышит и поймёт. Но Бог сморщил лицо, а потом наступила тьма.

Человек оттирал от своей руки остатки того, что называлось тараканом, и думал, что сегодня надо было протравить все щели на кухне.

Всё, что живёт, одновременно умирает. Перестройка в каждой вещи идёт постоянно: разрушаются вещества, клетки. Они дают начало процессам, которые, рано или поздно, приведут к упрощению и уничтожению. Всё зависит от какого-нибудь незаметного простого фактора. И этот фактор может появиться внезапно. То, что происходит, работает и на высших уровнях. Оно работает в вашей жизни. И неизвестно, какой из факторов, внутренний или внешний, окажется первым.
Я просчитываю факторы. И настолько к этому привык, что это стало естественно. Если я
иду возле дороги, мне кажется, что едущий рядом велосипед наскочит на камень, упадёт, заодно толкнув меня, и останусь лежать в собственной крови, сбитый машиной. Иногда мне самому хочется ускорить процесс, я дохожу до крайней точки, чтобы успеть осознать, как ничтожна моя жизнь, чтоб понять, как мало зависит от твоего желания, и что каждый миг может оказаться последним.

Предосторожности предпринимать излишне. Ведь всё равно вы не сможете учесть все факторы . И вторая причина — лучше быть готовым ускорить процесс сразу, чем остаться в таком состоянии, что от тебя не может уже ничего зависеть. В инвалидной коляске, с обездвиженным телом и без намёка на мысль в глазах. Я делаю это, чтобы быть готовым. И я делаю это, потому что готов управлять своими действиями и, возможно даже, сделать так, чтобы общий процесс разложения не зашёл далеко. Поэтому мне нравится находится в центре, где сходятся много факторов. Я умею чувствовать запах крови. Пожалуй, нет более опасного места в этом городе, чем метро. Пространство, откуда трудно убежать. Я представляю, что женщина, стоящая у края платформы/. будет подхвачена потоком ведра, летящего по ходу движения состава, и расчленена под его колёсами. Или выключится свет, и всех охватит паника. Или взорвётся бомба, и тогда обвалятся опорные балки, и тогда свод погребёт под собой людей. Или лифт. Он может остановиться в любую секунду, в любую секунду может оборваться трос.
Знаете, я ношу при себе кучу вещей, которые могут мне пригодиться. Например, мощный фонарик, острый нож, верёвку, аккумуляторные батарейки и бинты. Но, как я говорил уже, всегда можно оказаться в ситуации, где это меня не спасёт. В конце концов, сильный отравляющий газ может с лёгкостью пробиться через фильтр моего допотопного респиратора, или маленькая амёба найдёт путь в мой мозг, когда я подхвачу грипп. Зато я смогу, возможно, спасти чью-то жизнь, отсрочить момент разрушения. И это уже будет много. Я жду этого момента.

Вчера я ехал в автобусе, отрешённо смотрел в окно, а потом приглядывался к пассажирам, анализировал их, пытаясь найти причины, их разрушающие. А их не могло не быть. Следующая остановка. Подвыпивший мужик с бутылкой в руках входит, толкаясь и матерясь. Новый фактор. Нет, даже несколько. Либо он, либо бутылка могут сыграть свою роль. А сзади, у задней двери нервно курили два парня и о чём-то переговаривались. Кто знает, что у них может твориться в головах. И это только внутри автобуса. Внешние факторы я не могу отобрать и проанализировать. Зато я знаю, что сижу возле водителя за перегородкой, а рядом неплотно прикручен огнетушитель, который можно будет вполне использовать в качестве оружия, если факторы начнут действовать. Я не могу думать ни о чём другом, ищу варианты, а рот заполняется слюной и капельками крови из незаметно прокушенной губы.

Ничего не произошло, но я был готов. Я не строю иллюзий, и не хочу быть героем, я только понимаю необходимостью Я понимаю, что, когда мир начнёт задыхаться под тяжестью всего, что нагрузил на себя: тех вещей, которые ломаются, зданий, которые рушатся, оружия, которое действует, людей, которых всё больше, а значит и больше напряжение, то потребуются те, кто сможет обеспечить эвакуацию и уборку. Наверное, я не одинок в своих мыслях, и есть те, кто чувствует перемены, есть те, кто не боится умыться в собственной и чужой крови, а потом перевязать раны. И их будет больше. Но пока, среди всех этих людей, живущих только для себя и не видящих ничего, кроме собственных миров, я разумен, хоть эта разумность и обрекает меня на то, что я почти не забочусь о себе. Но я буду счастлив, когда спасу этих людей. Я — запасной вариант.

Капли падают в землю, вбиваясь в асфальт.
Они долбят в нём щели, журчат и струятся.
Не дойти мне до цели и остаться на мели,
и над бессилием собственным долг смеяться.

Я построю на острове стену из камня
и взберусь на зубцы, чтобы с ними равняться.
Я вас вижу, глупцы, но не знаю пока,
как мне с вашим отчаяньем надо справляться.

Прыгну вниз, растворившись, сражаясь и мчась
в том потоке, в котором уносит теченье.
Капли падают вниз, подавляя стремленье,
оставляя осадок и тупое сомненье.

Где возносится вал, появляется пена,
на секунду. на две в лучах отражаясь.
Воздух падает, смело её разрывая,
погружается вал, нас с тобой забирая.

Мы летим в неизвестность, в неизвестность уходим
в океане безбрежном, в океане из боли,
и возносимся в небо, не сомневаясь,
что мы спустимся вниз, когда пожелаем.

Туча нас заберёт, отравляя спасенье,
она нас унесёт, совершая гоненье,
и мы падаем снова, в кого-то вбиваясь,
в чью-то душу летим, глубоко забираясь.

Вокруг пустота. Кончиками пальцев касаюсь стен, ощущая их холод. Трещит зеленоватая краска. Дохожу до лестничного проёма и спускаюсь. Отчётливо слышны звуки шагов, а после — тишина. У неё тоже свой звук, ощутимый. Она давит, проникая сквозь черепную коробку, вызывая страх. Их нету. Нет никого. Прохожу по ещё одному длинному коридору, поворачиваю, открываю дверь, потом ещё одну, и ещё. Ключи не нужны, нет никакого смысла.
Вот моя комната. Кровать, стол с разбросанными по нему одноразовыми чайными пакетиками, пепельницей, старым чайником и остатками вчерашнего позднего ужина. На тумбочке стоит подсвечник с расплавленным воском. Надо будет поменять свечи. Электричества нет, вода бежит только холодная, в тумбочке спрятан мешочек с лекарствами, запас которых истощается. Но это уже неважно.
Решено. Пишу последнюю страницу в своём дневнике. Не знаю, кому он может понадобиться, но такова психология человека: после себя надо хоть что-то оставить. Память. Время остановилось, но мои биологические часы напоминают, что момент близиться. Я беру заранее собранный рюкзак, надеваю куртку и иду к выходу. Шесть этажей вниз. /прохожу через зал, через турникет и налегаю на тяжёлую дверь. Свет бьёт в глаза, но через несколько секунд я вижу. Вижу огромный пустырь. Идти. Ботинки утопают в грязи, раздаётся чавканье. Пятьдесят шагов, сто, двести, перестаю считать. Тупо иду, надеясь найти хоть что-нибудь. Вдали чернеет какой-то предмет. Ветер развивает мои неприкрытые волосы и полог куртки, греется в рукавах. Я подношу руки к губам, одновременно растирая. Это слабо помогает. Остаётся только поглубже засунуть их в карманы и продолжать идти.
Оказывается, это была железная бочка. Что ж, в принципе, сойдёт. Опускаю рюкзак и достаю пакеты. В бочку летят игрушки, книги, магнитофонные кассеты и рисунки. В кармане болтается коробок со спичками. Точнее, с двумя спичками. Осторожно пытаюсь зажечь одну, но сильный ветер тут же её тушит. Тогда я сажусь к рюкзаку, и внутри зажигаю последнюю. Осторожно опускаю огонь в бочку, и всё бумага и ленты начинаю разгораться, охватывая постепенно всё остальное. Жду, пока не сгорят все вещи. Они горят вместе с моими воспоминаниями.
Почти полная тишина, сопровождающаяся слабым потрескиванием.
Я ложусь на землю, смотрю в серое небо, а потом на уже пустой дом, стоящий в полном одиночестве посреди равнины. Теперь он займёт моё место. Я буду лежать, пока ветер не сточит моё тело, а земля не заберёт его. Полная пустота. И снаружи, и внутри, и больше ничего.

Белый мальчик бежит, нервно машет руками,
он не знает, как жить в этом страшном созданьи,
сам его породил, чтобы, страха не зная,
нести свет и покой, а не боль и страданья.

Отражается луч в его новых очках,
обрывается слог на холодных губах.
Чтобы в снег не упасть, не замёрзнуть, не спать,
он лишь может всё дальше и дальше бежать.

Но съедает его не колючее месиво,
его грудь наполняется медленно лезвием,
оно рвёт и терзает, не сесть и не встать,
можно только всё дальше и дальше бежать.

Что он всем подарил, как он жил, где родился,
не имеет значенья, коль он просто смирился.
И теперь этот новый измученный мир
не имеет границ и моральных мерил.

Не излечит его самолюбие то,
что навстречу бежит из замков существо.
Они просто живут, ловят воздух и мрут,
но счастливы они, ведь того не поймут.

И что жизнь, что есть смерть, то единый всё хлам,
если жизнь есть убийство, убийство есть кран,
что откроет навстречу большому потоку
путь для жизни такой же, без всякого прока.

Что же делать тогда? Убивать, жить, страдать,
крест нести и учить иль метаться и рвать,
убегать в никуда или выть, понимая,
что судьба с нами партию в кости играет.

Мальчик тоже ответа на это не знает,
он бежит в никуда, он бежит и страдает.
Он, как Гай, ищет тропы в хрустальный дворец,
но лишь глубже уходит в безвременный лес.

-Вообще, что такое информация? Это набор каких-то символов, который мы воспринимаем и понимаем. Фактически, она живёт независимо от индивидуума. Это производительный завод, выпускающий одинаковые по параметрам детали, которые можно уложить в различные вещи. Язык является примером работающей информационной структуры, но кроме неё есть и другие.

-Профессор, имеете ли вы ввиду свою работу о трансляции ДНК?

-В связи с последними открытиями мы уже можем утверждать, что ДНК является той системой. которая передаёт биологическую информацию независимо от нашего желания. Это человеческий информативный фонд.

-То есть, вы утверждаете, что развитие человека запрограммировано?

-Господа, я не хочу критиковать церковь. У них своя работа. Но, если под Богом понимать природу, всё многообразие частиц, из которых она состоит, а на человеческом уровне такой частицей является клетка, то эволюция основана на межклеточных взаимодействиях, изменении структуры, которое сохраняется. Процессы мышления и регуляции организма поддерживаются с помощью функционирования нервных клеток. Это нельзя описывать детерминистическим образом.

-Человек меняется.

-Конечно. Сравните ваши признаки с признаками ваших предков, изучите состав костей. У них была отличная от нашей система нормы, отличный от нашего метаболизм. Все изменения происходят при накоплении новой информации, поступающей из окружающей среды.

-Как же тогда быть с уродствами, которые не являются приспособлениями для жизни?
-Это накопление в геноме рецессивных признаков. Такие мутации, действительно, чаще вредят. Но, в то же время, эти признаки могут и пригодиться при изменении условий. Это наш запасной резерв.

-То есть, при изменении условий, выживут мутанты?

-Если они сумеют выжить, то прежний вид, не умеющий бороться с опасностью, погибнет, и тогда все связи и ресурсы будут перераспределены по-новому.

-Звучит ужасно.

-Так устроена природа. Я считаю, что и до нас были разумные формы жизни, которых мы вытеснили. На уровне других организмов это происходит постоянно. Чем мы от них отличаемся?

-Разумностью.

-Ха. Я посмотрел бы, что вы будете называть разумными действиями, когда температурный режим сместиться на двадцать градусов вверх. Если учесть, что денатурация белков, приводящая к свёртыванию крови, начинается примерно с 50-55 градусов по Цельсию, то шансы выжить у тех же бактерий, кишащих возле гейзеров, намного выше человеческих. При том, что при потеплении возрастёт количество вредных для человека организмов, переносящих инфекцию, изменится состав почвы, воды. И это только один сценарий. Наоборот, я бы даже отнёс человека к тем немногим видам, которые убивают сами себя, не осознавая этого. И где наша разумность?

...

Профессор биологических наук и изучения чужеродных форм жизни шёл по коридору к прозрачной двери. В освещённой комнате лежал человек. Ему не было смысла бежать, ведь они ему всё показали. В телесном кармане находились рабочие дневники и чистые листы. Поскольку контакт с существом был разрешён только ему, то приходилось собирать различный материал. Скоро они смогут изучить всю структуру прежнего общества, узнать обычаи, устройство, язык.

Другой профессор отрешённо наблюдал, как огромный рак кончиком огромной клешни отрезает кусочек его кожи для биоскопии. В этот момент он думал, как же над ним посмеялась судьба, оставив в живых именно того, кто разработал теорию передачи информации в биологических системах.

По переходному мосту между железнодорожными путями кружит ветер. Упираюсь локтями в перила, стою и думаю, куда идут поезда. Этот но Восток, в Китай, а этот — на Запад, к Уральским горам. Поезда сменяются, а дороги остаются, скрещиваются и разъединяются, но бегут дальше.
Куда бы я отправился?
В кипящую жизнью Москву? А, может, в жаркий Казахстан? Или уехать в Норвегию, снять дом у моря и забыть об окружающем мире.

Не так. Люди часто забывают, что надо руководствоваться не перспективой, за которой прячется неизвестность, а главными словами. Чего я хочу? Счастья. В чём моё счастье? В работе, которой бы я отдавался полностью, в семье, которая приносила бы мне радость, в общении с теми людьми, которые были бы мне близки.
В родном краю.

Когда видишь ориентиры, становится легче блуждать по этому лесу. Но не надо забывать, что, чтобы что-то получить, надо и что-то отдать. Чтобы работать, я отдаю время на изучение, я совершенствуюсь, вращаюсь в этой среде. Чтобы иметь семью, надо понимать, что ты должен будешь защищать и заботиться о ней в течение всей жизни, даже если уйдёшь. Чтобы общаться с людьми, я должен уважать их.

Когда учишься думать главными словами, не возникает проблем, которые постоянно нас преследуют. Ты просто учишься быть самим собой. А это возможно? Быть в этой жизни тем, кто ты есть? И что такое «эта жизнь»?

Колёса стучат о железные рельсы,
смотрю чрез стекло и шепчу слово «если».
Не знаю, что будет, и куда повернёт
мой поезд, что так быстро вагоны несёт.
В вагонах гуляют такие же люди.
Они спят, читают, едят или бродят,
И кто-то из них ко мне снова подходит,
садиться и разные речи заводит,
И кто-то из них скоро выйдет на станции,
уйдя из вагона в другое пространство,
и кто из нас знает, а может ли статься
ещё раз когда-то увидеть, назваться?
И вот отцепляют мой старый вагон,
и вышел весь срок, ему нужен ремонт,
беру свои вещи, что надо унесть,
меняю вагон и ищу место сесть.
Сажусь, засыпаю, ведь утром вставать,
чтоб вновь повторить этот день и понять,
что изменилось в вагоне ином,
какие в нём люди, каков новый дом,
остался ли я тот же самый иль нет.
Шепчу слово «да», понимая, что «нет».
Но я был и есть, и люди те есть,
а встретимся мы, не могу то учесть.

Раздаётся голос. Объявляют прибытие моего поезда. Уезжаю домой, к родным местам, чтоб попытаться прочувствовать и понять, кто я, и почему именно здесь, в этом вагоне вселенского поезда, и, возможно, даже встретиться с самим собой.

Каждый раз мы рождаемся во чреве цветка, питаемся его нектаром, а потом улетает в неизвестность. Нас просто выкидывает в холодный чужой мир, в котором достаточно оснований для нашего уничтожения, но нет оснований для жизни. Стараюсь не думать над тем, что наше рождение предугатовано для ненасытной смерти.

Смерть — это паутина, это колючие кустарники, жала которых наполнены ядом, это высокие деревья, закрывающие путь к солнцу, это усталость, перерастающая в желание упасть. Но смертью мы называем и ещё одно существо. Свистящего охотника. Те, кто его видел, умирали. Можно было услышать свист и крик нашего товарища, и ничего больше. Охотник охранял выход из леса. Поэтому мы знали только этот кусочек мира. Мы же разные изначально, мы — летающие разноцветные бабочки. Мы никогда не стремились к объединению, ведь различия заложены уже внутри нас. Нам оставалось бороться и убивать друг друга. Кое-кто находил силы, чтобы добраться до верхушек деревьев, а потом упасть, ослеплённый солнцем и сбитый потоками сильного ветра, чтобы перед смертью рассказать о том, что видел. Поразительно. Они улыбались. А мы закапывали смельчаков и жили по-старому, питаясь легендами.
Меня зовут Рруи. Единственное, чем я отличаюсь внешне — синими полосками на верхушках крыльев. Остальное такое же. И мои амбиции на фоне остальных не кажутся уникальными. Я не задумывался над тем, что мы делаем каждую ночь, когда собираемся вместе и, подчиняясь необыкновенному порыву, начинаем кружиться в странном танце вокруг старого дуба. Это единственное, что нас ещё связывало. В такие ночи мы слышали голоса предков. А утром начиналась охота.

Однажды я услышал их не ночью. Это было походе на мягкий шёпот. сначала голоса возникали тут и там ненадолго, но с каждым днём мне казалось, что листы, колючки и камни начинали говорить. Я просто полетел к выходу из леса, внутренне обзывая себя безумцем, а голоса становились отчётливее. И я увидел.
Увидел, как шар, сплетённый из множества присосок и длинных закручивающихся концов нагоняет бабочку. Её звали Рруи, как и всех нас. Она пыталась спрятаться спрятаться среди деревьев, но без успеха, у неё уже не оставалось сил продолжать борьбу. И тогда она просто села на цветок, ожидая казнь.
Шар тем временем остановился и вытянул один из своих концов, как будто осматриваясь.
Из отверстия на слизком теле вышла трубка и послушно легла на щупальце. Я чувствовал, что это существо за мной наблюдает. Она знает, что наша следующая встреча будет для меня последней, и это случится скоро.
Раздался свист. Этот звук слышал весь лес, и всё живое на несколько секунд замерло в ожидании. С тревожными мыслями я возвращался к дереву, чтобы продолжить вечный танец, а потом уснуть, закутавшись в сухую паутину. Мне надо найти выход. Я хочу жить.