Она режет и давит, кромсает твой мозг,
она бешено кружиться в вихре из роз.
Не божись, ведь её ты нигде не найдёшь,
это то, что ушло и свободой зовёшь.

Раз обрёл, но, не глядя, её потерял,
ведь не знал, что имел,
и не знал, что искал.
А теперь, когда час твой последний настал,
будет мысль, что не всё в этой пьесе сказал.

"Мой судья, повелитель, мой верный учитель,
дай мне силы вернуться в земную обитель,
дай мне сделать всё то, что я вмиг осознал".
Но молчание только хранит тёмный зал.

Плавит воск, догорая, ночная свеча,
освещая бокал, осушённый до дна,
и рука обессиленно падает вниз,
завершая картины сей мрачный эскиз.

От правителей мира зависит судьба,
и на шахматах жизни ведётся борьба,
но судьба не давала ещё никогда
шанса пешке хоть миг поиграть в короля.

И старание думать мешаем со злом,
предаёмся соблазну, молчим об одном,
что мешает слащавую жизнь проживать.
Человек есть убийца, ну что тут сказать...

Распятый пред весами правосудия судья
считает, что они должны склониться,
но сам склоняется, открыв глаза,
и видит, что деяния его - крупицы.

Кого он осудил по праву, вверенным законом,
томился в ожидании в сырой тюрьме.
Безумный плакал и просил пощады,
и мысли его были о семье.

Другой хотел покончить жизнь самоубийством,
а третий в ярости своей бежал.
Несчастный сделал шаг, когда раздался выстрел.
Осталась только тень в земле лежать.

Деянья их тянулись в неизвестность,
переплетения поступков, мыслей и слова,
что постоянно спорили с понятьем "честность"
и растворялись в воздухе в понятье "никуда".

И каждый за себя потом ответил
Уже не на земном, а на своём суде.
Присяжный, защитник, обвинитель
на этот раз предстали все в одном лице.

Послушник строгого закона
считал, что на несчастных должна кара иль спасенье снизойти.
Но к удивлению его они, согнувшись, уходили,
и на челе их появлялись новые рубцы.

Судья поднял глаза от зрелища и с явным возмущеньем
хотел кричать, но горло сжали крепкие тиски.
На теле были высечены шрамы.
Конечно, и ему было дано уйти.

Попался ты на удочку судьбы,
в пасть заключённый гость.
И возмущение твоё перерастает в злость.
Ты понял, что уже не в силах повторять
слова и жесты тех, кто продолжает спать.

Попался ты на удочку мечты,
чего-то страстно ждёшь,
беспрекословно по дороге сей идёшь,
готов в кругу послушников стоять
за миг короткий созерцать, но и при том молчать.

И понимаешь вскоре то, что это не твоё,
что не готов ты разменять секунды за немое "всё",
что истину тебе никто не может дать,
и что прибежище в себе удел искать.

Никогда не жалей, о чём раньше мечтал,
не выбрасывай лист, на котором писал,
каждый смысл познание жизни хранит,
в вздымается тот. облечённый в гранит.

Но коль веру в себя ты утратил, глупец,
и коль жизни спокойной приходит конец,
поселяется в теле твоём паразит,
и с тобой беспрестанно во тьме говорит:

"Я хороший, я милый, я верный твой друг,
посмотри, где живёшь ты, всё грязно вокруг,
мы лишь вместе способны все двери открыть,
исцелишься со мной, будешь снова ты жить

Мы изменим страданье на вечный покой,
и приидет к нам всякий душевно больной,
мы поможем отвергнуть мир жалких страстей,
превративших в игрушки полезных людей".

"В чём же истинно польза?" - спросил я его.
"Польза в том, чтоб любить не себя одного,
чтобы строить прекрасный неведомый мир,
равноценный для всех и без всяких мерил".

"Кто же буду в нём я?"
"Несомненно, любим"
"О, постой, мы сейчас об одном говорим?
Заключить мысли многих в реальность одну,
в плоский круг и насильно держать их в плену?"

"Они будут лишь рады"
"И рад будешь ты. Но, что ты предлагаешь, есть только мечты,
и, чтоб дальше себя в этот угол не гнать,
я найти должен путь и учиться страдать

Я продолжу себя только лишь убивать,
если буду в мечтах себе смыслы искать,
жизнь прекрасна внутри, хоть убог её вид,
и развитье возможно под крах пирамид".

Я чувствую себя священником и бешеным вампиром,
они являют на лице моём и тень и свет,
один идёт в блаженный храм под звуки лиры,
другой закрепощает тело в тёмный склеп.

Священник не так чист, как хочет он казаться,
вампир частенько упускает своих жертв,
и не понять, кого из них сейчас бояться,
и перед кем открыть сейчас мне стоит дверь.

Позволь мне осушить бокал с горячей кровью,
чтобы я смог бороться с страхами в себе,
чтоб я помог тебе в той бесонечной боли,
что отражается на молодом челе.

Позволь мне хоть на миг переродиться,
мне хочется сейчас побыть собой.
И сердце моё бешено стучиться,
а в голове всё нарастает колокольный бой.

Кого ты видишь вновь во мне? Целителя иль вурдалака?
В кого на этот раз мне стоит поиграть?
В моих глазах сейчас нет места страху,
а значит, начинаю я считать.

Один удар. Вонзаюсья клыками.
Второй - и забиваю в грудь я кол.
На третий я, пронёсшись над веками,
приподнимаю занавес, как платьица подол.

Изгнать я одного из них не в состояньи,
они, как девушка и беспокойный кавалер.
И между ними нет такого расстоянья,
что помешало бы преодолеть барьер.

Спасибо.

Уйти в костёр

Слова все брошены в костёр, и только пепел веет,
нарушить ночи тишину никто не смеет,
и, взявшись за руки, они кружатся в танце,
и перестаёт их мир бессмысленным казаться.

Они такие же, как мы, но только дети,
в глазах их ярче жара солнце светит,
и мысли их лучами улетают,
я не могу приблизиться, я их не понимаю.

Мне на плечо рука судьбы ложиться,
и из последних сил стараюсь я крепиться,
но в дневнике исписаны все строчки,
а значит, надрываясь, ставлю точку.

Вздохнув в последний раз, я веки закрываю,
и про себя в уме до десяти считаю,
но вместо тьмы в глаза мне что-то светит,
я слышу смех вокруг. О, Боже, дети!

Пытаюсь я кричать, но заживо сгораю,
а жар из юных глаз огня мне подбавляет,
я не хотел уйти вот так, но мысли тают,
и рядом боль моя дневник листает.

Сухое старое дерево,
простёршее сук над веками,
прибежище, путь к отречению
тому, кто втянулся в страдания,
тому, кто свет в жизни не видел,
тому, кто над ней не молился,
тому, кто в смиренном почтении
над этой загадкой склонился.

Под сенью его приютился
юнец, захотевший учиться,
плодами небесного знания
так возжелавший вскормиться.
Но не дано было юноше
качаться с зелёными листьями.
В нём пробудилось желание
и новые яркие мысли.

И вот он уходит во странствие,
увлёкшийся буйными красками,
играть со своею судьбою,
казавшейся ранее сказкою.
Но он не умеет бороться,
забыл он все страхи в служении,
юнец, возжелавший стать взрослым,
признает своё поражение.

И хочет обратно вернуться,
пристать к позабытому берегу,
но тьма закрывает тропинку
к сухому отцветшему дереву.
Блужданья по лесу все тщётны,
его изгрызают сомнения,
в душе поселяются духи
и предвещают падение.

1 Парк:

Однажды я гулял по парку вечером. Темнело.
И фонари мерцали блеском ламп в всеобщей полумгле.
То тут, то там и, как бы, между делом
мне слышалось свистенье птиц в прохладной тишине.

Я наслаждался музыкой покоя
и думал, как прекрасно всё-таки сейчас
идти наедине с собой и, внутренне настроясь
на появление открытий, что желал мой глас.

Там, за стволами скрученных деревьев,
ютилась лавочка, моля меня присесть.
Что ж, деревянная старушка, я не против
вам своё тело тут же приподнесть.

Идиллия сознательных движений
с потоком мыслей, растворённых между строк,
листаю я одно произведенье
и, слыша шум, кладу его под бок.

И вижу я летящую в угаре молодую пару.
И, видимо, они спешили на премьеру нового кино.
Я инстинктивно закурил свою сигару,
отложил книгу и закутался в пальто.

Мне не понять их, новое чудное поколенье,
и слов таких не слышал ранее, но было всё равно.
Большой меж тем разрыв, большое самомненье,
и вся их жизнь есть боевик в кино.

Не вправе порицать, не рождены такими,
а слеплены в эпоху новую, и вложены в уста слова,
что надо жить в продвинутом технологичном мире,
и прошлое отринуть навсегда.

Рост и паденье доларра, цена за баррель нефти -
вот, что теперь существенно для нас.
И хищно целиться печать, готовясь ставить метку,
по вашу душу, ведь готов заказ!

Машины, копии, заводы расплодились,
скрепляя узами практичный деловой расчёт.
Мне кажется, они достаточно внедрились,
чтоб думать за создавших их вперёд.

Весь мир привязанных и связанных людеё на ниточках амбиций,
Они естесственны лишь только для толпы.
Толпа готова верить в чистоту убийцы,
а тот смеётся, глядя на наивные умы.

И что впитает то, что суждено родиться?
Какое им поставят новое клеймо?
Кто верит истинно, тем лучше утопиться,
чем оттирать с их юных глаз противное бельмо.

Средь нас царит непонимание того,
что не одни мы в этом мире,
что есть другие мнения и взгляды, нам и невдомёк.
Вот так родиться, жить и умереть в своей квартире,
поставленной в статистику и в гос. учёт.

О, жалкий мой конец на фоне общего безумства!
Я не хочу кружиться в этом вальсе из страстей.
На самом деле, тяжело и грустно,
что мало понимающих людей.

Но всё же есть они, творцы искусства,
кто думает, что может мир весь изменить.
Хранить, беречь и холить это чувство
и глубже в сердце положить, чтоб не разбить.

А я уйду, обрезав все начала,
перетеку в мучительный больщой конец.
Мне просто жизни в этом мире мало.
Я научусь когда-нибудь. Увы, не здесь.

Мимика одиночества.
"На этот путь я сам себя обрёк,
наметив и падение, и взлёт,
что не при жизни, может быть, случиться.
И разум говорит:"Вперёд",
а сердце так же бешено стучиться".

Книга раскрывает свои объятия, и листы вырываются, подгоняемые ветром.
Они кружатся вокруг маленькой лавочки. О, Боги! Время задуматься, упасть.
Здесь, вне времени...

"Я в маленькой лодке. гонимый волнами,
несущийся рьяно, подобно цунами,
любимец Богов, самого Хуракана,
затерянный в бездне сего океана.

На ум мне приходят безбрежные мысли.
Как мог я такой пустоте очутиться?
За что я наказан превратной судьбою,
и как мне прийти в состоянье покоя?

Но воды хранят лишь тупое молчанье,
скрывая прозрачной завесой познанье,
хотелось мне броситься в них утопиться,
но, думаю, всё это только мне снится.

И тут приступ дрожи касается днища,
в ушах песня ветра морского мне свищет,
и в дальних пределах виднеется берег,
и я начинаю в спасение верить.

Но нет, я, наверно, маяк для несчастий,
как рыба попавшая в крепкие снасти,
и на земле, и на море в гоненьи,
я рыцарь, обрёкший себя на сраженье.

Без устали хлещет вода в мою лодку
и, будь я евреем, то взялся б за чётки,
пока же я воду рукой выгребаю,
а пот мон глаза пеленой застилает.

И нету уж сил. Разрывает на части
мой дом под ударами этой напсати.
На память останутся только лишь доски,
ну вот и пришёл час поплавать мне вдосталь.

Сознание бредит, а тело несётся,
что видел я ранее - маленький остров,
и пара деревьев на нём отдыхает,
а солнца лучи сей союз освещают.

Я рад и такому исходу, мой Боже,
волна меня гонит в песочное ложе,
хоть порт сей не так и надёжен, но всё же
проснусь через час, ну а может быть, позже".