Марина Неелова Сегодня разговаривала с Фаиной Георгиевной – комок в горле, до сих пор не могу прийти в себя от нее, уже будто «уходящей» и говорившей, что ей уже пора, что «все позади, и в этом «позади» так мало хорошего!» А какой при том светлый ум, так остро воспринимающий все окружающее, так точно все характеризующий, добрый и нежный! Почему раньше не была с ней знакома, как много она могла бы мне дать, как давно я хотела этого, сколько времени пропущено! Может, это разговор с ней не дает мне сейчас спать, и мучаюсь ее старостью, ее болями, ее одиночеством и боюсь, так боюсь за нее, как боишься только за очень близкого человека, которого давно знаешь. Дай ей Бог!
На днях поеду к Фаине Георгиевне, сегодня говорили по телефону – плохо себя чувствует «согласно паспортным данным», болит душа, тоска – как хочется что-то сделать для нее, чем-то порадовать, побыть с ней, никуда не торопясь, посидеть на диване под фотографиями – Ахматова, Пастернак, Шостакович, Цветаева, Уланова… Они приколоты к обоям иголками для внутривенных уколов и занимают всю стену. А в углу, около кресла под торшером, - «портреты» собак, которых так любила Фаина Георгиевна. Позже, когда она попросила мою фотографию, я, понимая, что не могу претендовать на эту «стену», попросила для себя место среди собак и, надо сказать, выглядела там вполне органично.
--------------------------------------------------------------------------------
Разговаривая с Фаиной Георгиевной, все время испытываю желание (но удерживаю себя, боясь разрушить что-то) записывать, чтобы какие-то мелочи не ушли из памяти, чтобы оставить в себе на «подольше». Удивительно сочетается в этом человеке множество почти не соединимых черт: необычайная эмоциональность и трезвый, острый ум, поразительные оценки и точные, подчас желчные характеристики и невероятная наивность, нежность, мудрость, кокетство, детскость, откровенность (о себе и других), жесткость и удивительная обидчивость, мнительность, ранимость, часто безапелляционность – и вдруг боязнь обидеть, огорчить, бессребренность и доброта душевная! Такое чувство, что я старше и обязана ее оберегать.
--------------------------------------------------------------------------------
И вот еще один год позади, и – как этапность – встреча с Фаиной Георгиевной. Прихожу, она меня не узнает или просто разыгрывает неузнавание чуть дольше, чем оно есть на самом деле, - она любит вдруг «обмануть», чтоб неожиданней, чтоб интересней, непредугаданней.
Говорили много, почти целый день провела у нее. Опять уезжала с тяжелым чувством, что оставляю ее одну; прощаясь, вижу, мне кажется, слезы у нее на глазах, и сама чувствую комок в горле и щемящую боль, тепло, нежелание расставаться и хочу просто вот так смотреть на нее, просто эгоистически впитывать все, что она мне дает, даже в самые краткие моменты общения, даже по телефону, когда не вижу глаз, а только «слышу» ее мысли, пытаюсь их сопоставить со своими и почти всегда внутренне соглашаюсь.
«Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!»
«Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!»
Фаина Георгиевна! Фаина Георгиевна! – всегда открытая дверь – заходите – собака Мальчик, ласкательно – Маня, - самое близкое существо – «если его не станет – я умру» – Мальчик, живи вечно!
Цветы в почти пустой квартире, пустой холодильник (все продукты отданы кому-нибудь – «а мне все равно ничего нельзя»), пакеты с пшеном на подоконнике – для птиц и птичек (предпочитаются воробьи), книги, книги, книги – на столе и на столике, в постели, на стуле, на диване, - книги, которые еще не раздарены и не украдены (дверь же открыта – бери, что видишь) – Томас Манн, Даррел, Диккенс, конечно, Пушкин, книги на французском языке рядом с альбомом про собак, «Новый мир» и газеты, очки, и на всех обрывкахлистков, на газетных белых полях, на коробках – записанные, зафиксированные в эту секунду пришедшие мысли или воспоминания, а иногда и несогласие с кем-то.
Сидим, говорим про Цветаеву (вернее, я задаю вопросы, а говорит Фаина Георгиевна), про Ахматову, про то, что, долго читая Цветаеву, устает, а потом «отдыхает» на Ахматовой, что Анна Андреевна – человечнее и понятнее, что Марина Цветаева – гений и всегда не здесь, даже слушая, смотрит «насквозь», куда-то «в свое», что невероятно умна, своеобразна, одна такая и не как все.
А я смотрю, слушаю Фаину Георгиевну и думаю, что ей и правда восемнадцать – я старше, но глупее. После общения с ней как будто надышалась кислородом и немного кружится голова. Пересматриваю потом всю «пленку» свидания, вспоминаю, хочу запомнить надолго, иначе смотрю на себя и окружающих – после подобных встреч очень трудно становится общаться с другими: переоценка и заниженность их – совершенно другой мозговой и сердечный уровень.
«Не могу сейчас ни с кем общаться, не хочу никого видеть – все только про что где достать – никакой души».
И собака, и цветы, и птицы – все не так одиноки, как она. Страшное слово – одиночество – произносится ею без желания вызвать сострадание, а так, скорее, констатация – «девочка, если бы вы знали, как я одинока». И сердце сжимается, когда это слышишь именно от нее, от человека, любимого всеми.
«Не сплю, сон покинул меня, страшная бессонница, думаю, страдаю, вспоминаю все ночами, жизнь прошла, а я не сыграла своей роли!»
Сидит в кресле, днем – с зажженным торшером, читает, читает без конца, беспокоится о Мальчике, кормит птиц, почти ничего не ест, глаза мудрого ребенка, теплые и чуть-чуть ироничные, грустные и улыбающиеся… и вдруг озаренные каким-то воспоминанием или внезапно пришедшей в голову шуткой, и сама уже так заразительно смеется, глядя на смеющуюся меня.
Приезжаю от нее домой. Звонок: «Как вы доехали, я беспокоилась». Я не успела позвонить. А она успела. Вся в этом.
Жажда и потребность любить, ждать, быть нужной.
Звонит мне утром, и я, не проснувшаяся, - басом:
- Фаина Георгиевна, можно, я вам перезвоню чуть позже?
Перезваниваю.
- Деточка, что с вашим голосом? Вы пили всю ночь?!
- Я не пью, Фаина Георгиевна.
- Спасибо.
- ?!?!?!
- Боюсь за вас, только не пейте!
- ?!?!
- Я так испугалась вашего голоса, я боюсь, что после спектакля вы идете в ресторан и гуляете!
- Фаина Георгиевна, дорогая, это невозможно, я в рестораны не хожу вообще, не люблю, и это для меня может быть только как наказание.
- Спасибо, деточка, не растрачивайте себя впустую, прошу вас.
Милая Фаина Георгиевна, нежный человек с нерастраченной любовью, вернее, с запасами ее неиссякаемыми!
- И снимайтесь реже в кино: когда мне снится кошмар – это значит, я во сне снимаюсь в кино. И вообще, сейчас все считают, что могут быть артистами только потому, что у них есть голосовые связки. Тут у меня написано чье-то изречение: «Искусство – половина святости». Я бы сказала иначе: искусство – свято.
- Фаина Георгиевна, вы верите в Бога?
- Я верю в Бога, который есть в каждом человеке. Когда я совершаю хороший поступок, я думаю, это дело рук божьих.