Я тоже попыталась написать о ЛЮБВИ, но не идеализируя ее, ни романтизируя, а в режиме реального времени. Предупреждаю: очень длинный рассказ на 8 листах А4. У кого хватит терпения дочитать - ответьте, пожалуйста, стоит ли продолжать? Люда. А.М.
Как мне все надоело! Опять будильник. Надо вставать, сейчас нудные каждодневные дела поглотят меня полностью без остатка.... Ну по¬чему я не принц, пусть даже самой маленькой страны, которую только че¬рез лупу можно разглядеть на карте? Вот бы я «оторвался»: завтрак в Мадриде с корридой на десерт, обед в Японии с обязательной сменой 100 блюд в крошечных мисочках на один глоток (чтобы попробовать все то, что описывают в глянцевых журналах) под аккомпанемент японской лютни в руках прелестной молодой гейши, глядящей на меня бархатными раско¬сыми глазами. А ужин, конечно, в Парижском знаменитом ресторане «У Максима». На мне смокинг, белая рубашка накрахмалена так, что манжеты скрипят, а воротник врезается в подбородок, когда я расслабляю шею и опускаю плечи (так вот почему у аристократов на парадных портретах все¬гда так гордо вскинут подбородок). Наконец попробую «Гусиную печенку под винным соусом по-Загсбургски». Шампанское закажу «Вдова Клико» (я «западаю» на красивые и загадочные названия). Я всегда подозревал, что Советское шампанское это вовсе не шампанское, а вино с добавлением углекислого газа - газировка, так сказать. Надо удостовериться, как гово¬рит мой шеф. Зачем я о нем вспомнил? Картинка вечернего сверкающего Парижа стала меркнуть.
За приятными мыслями я не заметил, как умылся, позавтракал и да¬же вымыл чашку после чая. В противном случае мама будет вечером вор¬чать, что я лишен.. Все, чего я лишен перечислить нельзя, тем более ка¬ждый раз список пополняется. Не опережай событий, дружище, свою пор¬цию ты получишь сполна, даже если будешь послушным мальчиком 33лет (ха-ха 2 раза!). Интересно, в голове мамы я почему-то застрял в шести¬летнем возрасте. Как бы мне снять с ее милых близоруких, однако все ви¬дящих глаз эти очечки, которые превращают меня: сутулого, худющего мужчину с вечными мешками под глазами в нежного бело-розового зефира с ямочками на пухлых щечках?
Может быть, я тоже буду так относиться к сыну Вовке, когда совсем состарюсь? Навряд ли. Он и сейчас в свои восемь лет кажется мне умнее и добрее меня. А главное, он снисходителен к моим постоянным невыпол¬нениям отцовских обязанностей. Одни звонки чего стоят за час до встречи в кафе, чтобы я не забыл прийти. И разговоры о даче, как хорошо бы по¬ставить нагреватель в кухне, чтобы мама Ира могла мыть посуду горячей водой. Я пошел с ним в магазин, чтобы прицениться, и был поражен тол¬ковыми вопросами, которые Вовчик задавал продавцу: о пропускной спо¬собности, о гарантийном сроке и т.д. Да, сын у меня, что надо. Слава Богу, не в меня, да и не в маму тоже. Видимо семь первых лет жизни с такими чудиками закалили парня. Как вспомню, так вздрогну - настоящий экстрим. Особенно та последняя ссора, когда мы с Иркой ругались уже больше ча¬са, набирая обороты и стервенея от обиды, не замечая плачущего Вовку. Как вдруг в кухне раздался звон бьющегося стекла. Мы бросились туда, осколки разбитого баллона на полу. Сын стоит у печки с открытыми кон¬форками и пытается зажечь спичку. Руки у него трясутся, поэтому спички ломаются одна за другой, а он упрямо повторяет, дрожа всем телом, пре¬возмогая спазм в горле:
- Сейчас, сейчас...
В тот же вечер жена с Вовкой уехала к своей маме, а я к своей. Квар¬тиру мы сдали добрым людям, чтобы я мог отдавать деньги на сына, так как в тот период не работал.
Какие мы были уроды, вымещали друг на друге свои неудачи и про¬махи. Теперь Ира успокоилась, при встрече со мной вежлива и предупре¬дительна, как с больным неизлечимой болезнью (тот же жалостливый свет в глазах, как со своими пациентами в клинике). Она как-то сказала:
- Я благодарна тебе, теперь в душу посторонних не пускаю, мне так легче.
Что-то я все о грустном, а ведь почти подошел к своему офису. Вот уже больше года я работаю менеджером по продаже строительной техни¬ки (кому нужен дипломированный искуствовед, специализирующийся на дворянском быте 18 века? НИ-КО-МУ!). Пыжусь, когда рассказываю при¬ятелям о крупных сделках, которые провел; о суммах, которые получаю в обход бухгалтерии. Только маме я говорю то, что думаю:
- Работаю птицей-говоруном.
Волка ноги кормят, а меня хорошо поставленный мягкий глубокий ба¬ритон, которым я умею управлять и быть убедительным с невидимым мне клиентом на другом конце провода. Спасибо занятиям в детском хоре при музыкальной школе, где меня научили владеть голосом и читать ноты. Петь люблю до сих пор, но теперь занимаюсь вокалом исключительно в ванной, стоя под душем.
Сейчас войду, дежурные шуточки на счет моей бейсболки (надоело), чашка халявного кофе и за дело. Целый день в обнимку с телефоном, ус¬тавившись в Интернет и листая справочники в поисках клиентов. Радости от такой работы мало. Я полностью осознаю, что занимаюсь неинтерес¬ным постылым делом ради куска хлеба, от этого становится еще горше. Наверное, я давно бы спился, но организм умнее меня, он просто не при¬нимает алкоголь в больших количествах; поэтому приятели-собутыльники давно исключили меня из своих сплоченных рядов. Кому понравится, когда любимый напиток вместо того, чтобы разлиться по всем жилочкам и под¬нять настроение, исчезает в раковине или унитазе (это куда успею добе¬жать). Я лишен этого исконно русского лекарства от всех бед. Справляться с ситуациями, которые не в силах изменить, помогает мне ОНА. Но все по порядку. Как это началось? Надо вспомнить...
Да-да, точно! Ранняя весна прошлого года. Первый рабочий день в офисе подходил к концу. Я все чаще поглядываю на часы, понимая, что не выдержу здесь больше ни дня. Театр четырех плохоньких актеров, вклю¬чая и меня. Подаем реплики вяло, тело налито тяжестью, голова начинает нестерпимо болеть. Когда подкатывает «темная волна» и захлестывает сознание, хочется тупо бить все, что подвернется под руку. Я закрыл гла¬за, чтобы не видеть сослуживцев и тут появилась ОНА. Лицо освещено неярким светом, как от свечи, но свет падает ровно без вспышек и бликов. Глаза смотрят на тебя прямо, но это не раздражает, как в обычной жизни. Странным было то, что я услышал ЕЁ голос, но при этом лицо не измени¬лось, оставалось спокойным, рот не двигался. Мимика не искажала черты. Она сказала:
- Успокойся, просто подыши глубоко через нос и выпей воды мелки¬ми глотками в такт с дыханием.
Я поднялся с места и пошел, как сомнамбула, к холодильнику за во¬дой. Сделав все, что мне сказали, я не успокоился, а по настоящему испу¬гался:
- Допрыгался неврастеник, «глючит» натурально. Юмор, как всегда, выручил:
- Жаль, что виртуальная тетка не молода, лучше бы привиделась юная блондинка.
Женщина вдруг легко засмеялась, не размыкая губ, я к этому еще не привык и поэтому смотрел с опаской, но все более доверяя ЕЙ. ОНА ска¬зала:
- У тебя будет возможность увидеть меня молодой, но этот возраст я выбрала сознательно, мне так комфортно и спокойно. А я очень ценю и то и другое.
Весь год ОНА появлялась в нужный момент сразу после «темной волны». Видимо это тяжкое душевное состояние и было сигналом к ЕЁ по¬явлению. Я благодарен ЕЙ за понимание и помощь. По ЕЁ совету я про¬чел несколько художественных, философских и медицинских книг. Она об¬радовалась, когда я сам взял у мамы Библию и стал читать. Это было не просто, так как я уже понимал после ЕЁ советов, что читать надо не адап¬тированный текст, как мне удобно и понятно, а доверять старославянской письменности первоисточника (без посредника-переводчика, который не¬вольно искажает его, пропуская смысл через свое сознание, придает ему дополнительные, не присущие ему черты и значение). Читал я медленно, по нескольку строк в день, у меня уже появились свои любимые места. Я полюбил евангелиста Луку за его трепетное отношение к людям и всему, что происходит с ними; за его дар рассказчика, когда описания входят в твое сознание зримо, ярко и остаются там легко запоминающимся текстом и живыми образами.
Когда я, спустя несколько месяцев описал ЕЁ маме, та в удивлении полезла на антресоли и достала с детства знакомую красивую коробку из-под конфет «Белочка», в которой хранились старые документы, фотогра¬фии, поздравительные открытки и письма. Повздыхав и перебрав фото¬графии, она протянула мне снимок. На меня глядела ОНА, но только мо¬лодая с белозубой кокетливой улыбкой. Лицо в тени шляпки по довоенной моде окружено темными кудряшками, серые глаза лукавы, на щеке не¬большое родимое пятно в виде запятой (вот по нему-то мама и поняла, кого я описал). На обороте фотографии красивым мелким почерком было написано «Крым, 1939 год. Евпатория. Анечка Дьяченко». Это младшая сестра моей бабушки, она умерла в середине девяностых теперь уже прошлого века. Только одно воспоминание было у меня связано с ней: ее смерть. Она прилегла отдохнуть днем и не проснулась, ушла в иной мир во сне легко, как и жила. Ласково гладя ЕЁ снимок, мама стала рассказы¬вать, что после войны Нюся, так звали ее в семье, не дождавшись мужа с фронта, окончила Педагогический институт и по распределению уехала в провинциальный городок Нижний Волочай учить детей русскому языку и литературе. Там она и прожила всю жизнь, так никогда не вернувшись в Москву; только переписка позволяла узнавать о событиях в семье: когда кто женился, родился или умер. Переписка продолжалась до смерти моей бабушки, к которой Нюся была очень привязана, так как обе сестры рано лишились матери. Я внимательно смотрел на теперь четко очерченное лицо на фотографии, за этот год ОНА стала мне настоящим другом. Я ни¬кому не мог рассказать об общении с призраком; о голосе, который звучит во мне, говоря о неизвестных мне или еще не случившихся событиях. За¬чем ко всем моим комплексам и недостаткам еще репутация психа и теле¬пата или, как модно сейчас говорить, «контактера»?
Маме я тоже не сразу решился рассказать о Ней. Только после нескольких случаев, когда я, по ее мнению, с поразительной точностью, «угадал» события, а в последний раз просто не пустил ее в магазин, за¬крыв на ключ в комнате, а через несколько минут в супермаркете начался сильнейший пожар, который мы наблюдали из окна. Мама была напугана не столько пожаром, сколько моим «знанием» и решительностью действий, мне не свойственной. Пришлось рассказать все «как на духу» и описать ЕЁ. Вот так мы с мамой поняли, кто помогал мне все последнее вре¬мя учиться жить и выживать.
После рассказа мамы об Анне Михайловне (далее я буду звать ее А. М.) я захотел сделать для нее что-нибудь хорошее, отблагодарить ее. Вместе с мамой мы сходили в ближайшую церковь Адриана и Натальи, что на Ярославском шоссе (от нашего дома на Палехской улице всего не¬сколько минут хода). Заказали панихиду об упокоенной Анне и постояли на вечерней службе. Когда вышли из храма на улицу я ощутил легкость во всем теле, я давно уже не дышал так спокойно и глубоко. Вспомнилось старинное выражение: «Камень с души упал». Это обо мне, в яблочко. Мы тихо шли к дому и мама робко попросила:
- Петр, может быть, съездим в Нижний Волочай всего на один денек? Могилку Нюси приведем в порядок.
Я почему-то сразу согласился, хотя на выходные собрался с друзья¬ми на шашлыки, как теперь модно говорить - на пленэр (аристократы хре¬новы, бомонд новоиспеченный).
Утро в субботу было ярким и холодным. Мокрый и весело блестящий на солнце поезд тихо подошел к платформе; проводница бесшумно спрыгнула с лестницы и молча проверила наши билеты, соседка в купе почему-то шепотом сказала, что ее зовут Галиной и тут же, повернувшись на другой бок, вновь заснула. Мы сидели молча, смотря в окно на проносящиеся пригороды, деревни и уже зеленеющие поля. В душе тоже была ТИШИНА. У меня возникло ощущение нереальности происходящего. Особенно после того, как бесшумно открылась дверь и вошел мордатый кот. Он вспрыгнул на скамью, улегся и стал гипнотизировать меня желтыми ян¬тарными глазами. После того, как я отвел глаза, он понял, что я слабак и не буду оспаривать, что он здесь главный. Он положил маме голову на ко¬лени, смежил глаза и тихо-тихо заурчал, словно включился крошечный мо¬торчик. Прошло несказанно много времени, что тоже было удивительно, прежде чем моя обычно говорливая мамочка произнесла:
- Сын, ты на себя не похож. У тебя даже лицо помолодело и синяков нет под глазами. Давай поживем там несколько дней, тебе чистый воздух пойдет на пользу.
Я только буркнул в ответ:
- Посмотрим по обстоятельствам.
Нижний Волопай оказался на редкость живописным и чистеньким го¬родком. Мне очень нравится, когда у города, как у человека, есть свое ли¬цо. Что сразу поразило: много зелени и уже распустившихся ранних тюль¬панов, ирисов, нарциссов и других весенних цветов; как будто хозяева со¬ревновались у кого палисадник нарядней и красивей. Деревья были уже побелены, крылечки и заборы выкрашены в голубые и зеленые цвета. Ощущение праздника витало в воздухе. Когда я об этом сказал, то вызвавшаяся нас проводить попутчица Галина пояснила, что завтра Пасха. Мы шли на кладбище к А.М. Удивительно, что оно оказалось почти в цен¬тре города, видимо город сильно разросся за последние годы. Рядом со сторожкой на уже припекающем солнце сидел старик и с наслаждением курил. Он мне очень напомнил кота, с которым мы только что расстались. Не смотря на свою независимость, после получения большого куска кол¬басы, Смелый, так звали кота, позволил мне фамильярно почесать у себя за ушком, но пощекотать его по животу мне уже не удалось. Он выпустил когти и продемонстрировал их длину. После чего я убрал руки и сидел уже смирно. Кот явно умел радоваться жизни.
В старике это сразу бросалось в глаза. Ему было интересно наблю¬дать, как дерутся воробьи из-за крошек, которые он бросал им. Его также заинтересовала наша компания, идущая по аллейке. Когда я попросил старика помочь нам в поисках могилы А.М., то он тут же охотно принес амбарную книгу и стал азартно листать пожелтевшие страницы. Поиски увенчались успехом, о чем он с ликованием нам сообщил, при этом намекнул что хорошо бы «вспрыснуть это дело». Я дал ему на водку, радуясь за деда, который уже предвкушал как он опрокинет несколько рюмок водочки, закусывая холодцом, солененьким огурчиком и хрустящей ароматной краюхой Бородинского хлеба. Да, дед любил жизнь и она отвечала ему тем же. Он умел забывать плохое и думать о приятных сюрпризах и подарках, которые сыпались на него, как из рога изобилия. Вот, к примеру, сегодня утром он не смог сам встать с кровати, внук привычно подставил плечо. Левая нога совсем не слушалась, но ведь правая была как новень¬кая! Вот на нее, родимую, дед и наваливался всем телом, а также на Ген¬ку-бедолагу. После двух почетных кругов по кухне, где он успел заглянуть в ведро с бражкой, продегустировать ее и крякнуть от удовольствия, а также сунуть нос в кастрюлю с кипящим борщом. Генка терпеливо водил деда, он знал, что тому на пользу вид и запах снеди. Вот сейчас дед, как всегда, встанет посреди кухни, привычно отодвинет внука крепкой еще рукой и скажет:
- Генка, а ты голубей покормил, Ирод рода человеческого? Тебе бы все прохлаждаться, а голуби - твари бессловесные, они пожаловаться не могут. Одна нога здесь - другая там!
И засмеется, колыхаясь уже неустойчивым старческим телом.
Когда мы подошли к могилке, оказалось, что она прибрана: крест вы¬крашен серебрянкой, уже проклюнулись тюльпаны, а в баночке стоят еще не увядшие нарциссы. Хотя «темной волны» не было и в помине, я почувствовал ЕЁ присутствие, теплым облаком ОНА обняла и согрела меня. Го¬лос сказал:
- Улица Воропаевой, 7. Мариша.
Я спросил у старика, есть ли такая улица в городе. Он утвердительно качнул головой и поинтересовался:
- Кто вам нужен? Я ответил:
- Хозяйка дома №7 Мариша. Старик удивленно вскинул брови.
- Вы имеете в виду директора гимназии Марину Георгиевну?
Я только кивнул, поняв, что попал впросак. Старик подпер палкой дверь сторожки и поковылял к выходу с кладбища. Довел он нас до самого дома Мариши, но уходить не собирался, предвкушая нашу встречу. Ведь он то, в отличие от меня, знал Марину Георгиевну и даже слегка побаивался ее, а я был не осмотрителен, называя незнакомого мне человека фамильярно уменьшительным именем.
Дом №7 оказался двухэтажным особнячком старинной дореволюционной постройки с лепниной и двумя бочкообразными колоннами по бокам тяжелой двустворчатой двери. Не смотря на возраст, дом был моложав и по-купечески лих. За ним тщательно и бережно ухаживали, как и за нашим новым знакомым, удобно усевшемся на ступеньку резного крыльца, как будто занявшего свое место в партере. Звонок был под стать дому. Его надо было не нажимать, а поворачивать за медную ручку в виде ананаса. Раздался звон колокольчика, и дверь отворилась. На пороге стояла жен¬щина гренадерского роста, верхнюю губу украшали темные усики, на ней был синий пиджак с красивыми металлическими пуговицами и башмаки 40 размера. Я ничуть не удивился, когда она заговорила зычным басом. Странно было бы услышать другое из этого крупного рта. Надо сказать, что детвора обожала эту женщину за спокойный нрав и ангельское терпе¬ние. Этот веселый озорной народец не обманешь, он доброго человека нутром чует.
Когда я спросил у женщины, не знала ли она Анну Михайловну, та подтвердила, что А.М. была ее любимой учительницей и что это она уха¬живает за ее могилкой. Чтобы как-то объяснить свой интерес к А.М. я ска¬зал, что собираю данные о родственниках в послевоенный период для на¬писания Летописи нашей семьи старинного дворянского рода Бердыще-вых. Мариша провела нас наверх по скрипучей деревянной лестнице и предложила отдохнуть в светелке с чудесным запахом. Когда мы осмотрелись, то поняли, что запах источают пучки трав, висящие на стенах: полынь, душица, мята и чабрец. Мама прилегла на старый кожаный диван, который тут же отозвался скрипом потревоженных пружин, но быстро затих, чтобы не нарушать привычного покоя. А я стал бродить вдоль стены, на которой висели картины, написанные маслом, и акварели. Сразу было видно, что это работы непрофессиональные, но они зацепили меня настроением и любовью, с которой были выполнены. Это был большой портрет А.М., пейзажи окрестностей Волопая и необыкновенно вырази¬тельные иллюстрации к сказкам Андерсена, заставляющие улыбнуться и погрустить одновременно. Было тихо, только снизу доносились тяжелые шаги хозяйки, но и они вскоре затихли. Спустя короткое время дом стал наполняться голосами и запахом пирога.
Гостей пригласили вниз, где в столовой уже был накрыт чайный стол, сервированный старинным фарфором и вазочками с всевозможными ва¬реньями и медом, в центре стояло блюдо, на котором румянился пирог с капустой. В комнату вкатилась маленькая круглая женщина с заварочным чайником на подносе и, улыбнувшись нам, скороговоркой стала рассказы¬вать о новостях в городе, которые узнала по пути сюда. Мариша засмея¬лась и остановила ее притворно строгим голосом, велев помолчать хоть минуту. Новая наша знакомая оказалась учительницей музыки Надеждой Ивановной, в прочем все друзья и знакомые называли ее Дежкой, что во¬все ее не обижало, потому что так звала ее с детства любимая учительни¬ца Анна Михайловна, взявшая ее, осиротевшую в 12 лет, на воспитание. Не успели мы представиться, как в комнату армейским шагом вошел мо¬лоденький милиционер и тут же стал за что-то благодарить обеих женщин, целовать их и тормошить, а они притворно стали отбиваться от него, крича при этом:
- Никакого почтения к нашим годам, вахлак ты этакий, а еще пред¬ставитель власти. Вот ужо пожалуемся на тебя начальству.
На что милиционер, продолжая их обнимать, уворачивался от шлеп¬ков, и распевно приговаривал:
- Я теперь сам начальничек «кружка-чайничек», со вчерашнего дня участковым назначен. Ура!!!
Когда все сели за стол и уже была выпита не одна чашка чаю и съе¬ден не один кусок пирога, завязалась теплая беседа. Выяснилось, что все трое: и Мариша, и Дёжка, и Васенька, так звали милиционера, в разное время были воспитанниками Анны Михайловны, которая первым двум ус¬пела дать образование, а восьмилетнего Васю после её смерти пришлось отдать в интернат. После окончания которого его устроили в архив УВД «писарчуком», где он и работал до последнего времени. Теперь же освободилось место участкового и его перевели на эту должность, чему он был несказанно рад, так как прибавка к зарплате была весьма ощутима. Мариша со вздохом посетовала, что не выполнила последнюю просьбу А.М. и не выучила младшенького на художника.
Я только сейчас понял, что те рисунки, что так поразили мое воображение тонкостью чувств и сочностью колорита - работы Васеньки. Я вос¬пользовался нашим соседством за столом и внимательно рассматривал его руки. Это были руки Художника - большие кисти с тонкими и чуткими пальцами. Они не лежали ни минуты на месте: порхали, пели яркими вы¬разительными жестами, любовно касались красивой фарфоровой чашки.
Очарованный, я тихо сидел, наслаждаясь семейным уютом и теплом этого старого дома. Внезапно повернув голову, я увидел А.М. в старом кожаном кресле у окна. Она ласкала взглядом своих теперь уже выросших детей. Она перевела глаза на меня и я услышал голос:
- Петр, помоги Малышу. Он не пробьется один, ему нужна поддержка и знания.
Я молча кивнул. Теперь я точно знал, что вернусь в Москву с лучшими работами Художника, буду устраивать рисунки на вернисажи и выставки уже известных мастеров, в галереи, покажу нескольким матерым коллекционерам и добьюсь его признания, прежде всего среди профессионалов.
Застольную беседу прервал колокольный звон. Оказывается, мы не заметили, как погасла заря, а прозрачные сиреневые сумерки сменились синим бархатом весенней ночи. Дёжка всплеснула руками и затормошила всю компанию:
- Быстрей, быстрей. Как бы нам к началу службы не опоздать. Оказывается, она была регентом церковного хора, а Мариша и Васенька в нем пели. Нас с мамой пригласили на праздничную Пасхальную службу и мы отправились в храм. Я поднялся с певцами на клирос, тут же Дёжка, спросив умею ли я читать по нотам, снабдила меня листами со старинными песнопениями, чтобы я бегло ознакомился с текстом и тут же началась распевка. Я с радостью понял, что голос слушается меня, а главное Дежкиных дирижерских пасов и я не нарушаю стройности звучания хора. Эта ночь, проведенная в храме среди незнакомых мне людей, объединенных верою и в едином ликующем порыве после возгласов священника:
- Христос воскресе! выдыхающих:
- Воистину воскресе!!!
запомнится мне навсегда. Я испытывал давно забытую радость хорового пения, когда сливаются голоса и наступает ГАРМОНИЯ, когда ты не слышишь свой голос, а любуешься полифонией и только думаешь: «Хоть бы это счастье никогда не кончалось».
Вечером следующего дня мы уезжали. Отбор Васенькиных рисунков занял много часов, я был поражен не только талантом, но и техническими приемами непрофессионального мастера. О чем с восторгом ему сказал. На что он залился нежным румянцем и в смущении ответил:
- Голь на выдумку хитра. Так нас Анна Михайловна учила.
На перроне наша группа провожающих-отъезжающих вызывала улыбки вокзальной публики не только живописностью фигур: гренадер Мариша, колобок Дёжка, куколка в седых кудряшках мамуля и две длин¬ные худые жерди мужского пола: одна постарше, другая помладше - это мы с Васенькой; но и поистине итальянским темпераментом в жестикуля¬ции и быстроте речи. Наконец поезд тронулся, драгоценные коробки с ри¬сунками были спрятаны под сиденьем и мы с мамой с наслаждением глазели в окно.
Поезд мерно постукивал на стыках, выводя «Домой скорей, домой скорей ...». Мама внимательно посмотрела на меня и спросила в лоб:
- Сын, ты сам позвонишь Ирочке или тебе нужен посредник? Я могу...
- Сам, только с духом соберусь.
- Тогда не буду мешать.
и тут же решительно вышла из купе. Я достал сотовый, нажал кнопку вы¬зова, услышал Иркин голос и понял, что уже давно прощен и любимая женщина не только самая красивая и умная на свете, но еще и самая великодушная. Мы проговорили полчаса и договорились о свидании на следующий день втроем с Вовчиком на «нашем» месте в Шоколаднице. Когда моя деликатная мама вошла в купе, то я молча ткнулся ей в щеку.
- Вот и хорошо. Когда Васенька поступит в Суриковское училище, будет жить в твоей комнате, нечего ему в общежитии казенные щи хлебать да и мне веселей будет. Последняя точка была поставлена. Уже засыпая, я привычно поблагодарил А.М. за помощь и участие в моей судьбе.
Поезд продолжал петь свою нескончаемую песню на новый лад: «Дома ждут, дома ждут...».
