«Десять дней назад на железной дороге, возле [станции] Пограничная, произошло ужасное крушение, когда… два груженых поезда – наполовину пассажирских, наполовину товарных – столкнулись с такою силою, что часть вагонов одного поезда перелетела через вагоны другого. Это случилось на крутом склоне; у поезда, шедшего вверх, было два паровоза, и машинист, увидав опасность, затормозил и начал движение назад, чтобы ослабить неизбежное столкновение. Другой поезд, машинист и кочегар которого были мертвецки пьяны, шёл вниз со скоростью восемьдесят миль в час, так что крушение можно себе представить. Это было незадолго до рассвета, когда большинство пассажиров спало; огонь вспыхнул немедленно, так что им не было никакой возможности спастись. …В поезде находилось большинство актёров старой и широко известной труппы Долина, и все, кроме четырёх человек, погибли. Вчера здесь прошли большие похороны, и земле было предано пять гробов с останками четырнадцати человек из труппы. М-р Мерриам, который ехал из Харбина первым поездом, пущенным по линии после того, как её очистили, сказал, что от поездов решительно ничего не осталось, кроме изуродованных стальных остовов».

27.06.1922

адресовано Чарльзу Х. Форстеру, помощнику исполнительного секретаря, ответственного за отделения за рубежом, в Американский Красный Крест в Вашингтоне, округ Колумбия.
«Я хотела бы представить Вам некоторых из тех, кому владивостокское отделение Красного Креста старается оказывать посильную помощь … Елизавету Маркову, вдову одного из тысяч, убитых в Николаевске, у которой на попечении пять дочерей, причём старшей – всего четырнадцать лет. Она хорошая портниха, и ей ничего другого не нужно, кроме какой-нибудь-работы, но в городе имеются сотни других хороших портних, у которых тоже нет работы, так как у людей в наши дни нет денег, чтобы шить себе на заказ. Анна Зайцева и Прасковья Юдчиц, обе вдовы убитых владивостокских милиционеров и у обеих на руках четверо малых детей, а у второй ещё и старая больная мать, нуждающаяся в уходе, а пенсия у них – четыре иены в месяц. Устинья Дорохова, девяностотрёхлетняя старуха, которая набожно крестится над своим скромным пайком, состоящим из муки, сахара и чая, и благословляет своим беззубым ртом Американский Красный Крест как за продукты, так и за тёплую серую кофту, которую она носит. Арина Негрей, тщедушная татарочка с четырьмя малыми голодными мальчонками на руках, лишь иногда подрабатывающая стиркой белья. Она счастлива, что у неё есть небольшой огородик, и семена, которые мы ей дали, уже проросли. Хрупкая пожилая мадам Климович и её дочь, польские дворянки, которые постоянно ищут работу, которой не могут найти и которую, даже если бы и нашли, им не достало бы сил выполнять. Они уже месяцами не платят за квартиру и живут в постоянном страхе, что их выкинут из их сырого угла на улицу. Наталия Новикова, чей муж погиб в декабре, попав под автомобиль и у которой пятеро детей, причём последний родился в феврале; она живёт в землянке на Второй Речке и, несмотря на кашель (очень скверный) и ребёнка на руках, дважды в неделю ходит пешком на Седанку – а это в пяти милях от неё, – чтобы мыть полы, за что она получает пятьдесят сен. Старший сын, прелестный мальчик двенадцати лет, который иногда зарабатывает немного денег, вот уже три недели как лежит в больнице с воспалением лёгких. Евдокия Соборская, тоже со Второй Речки, офицерская вдова с восемью детьми, и у них никогда и ни разу не бывало восьми пар обуви. Старшая дочь – вдова с малым ребёнком, и два года назад ей трамваем отрезало ногу. Г-жа Соборская худеет с каждым днём, но, хоть и с великим трудом, проходит пять миль, неся на плечах тридцать шесть фунтов муки, а в руках – сало, сахар и чай. Иван Белкин, художник с длинными, изящными руками, который потерял на войне зрение и у которого пятеро детей. Когда он зарабатывает шесть иен в месяц, продавая газеты, то он самый счастливый человек, какого только можно здесь найти, ибо эти шесть иен идут в оплату за чулан, в котором он живёт с семьею. Мария Чумакова, чьи руки так изуродованы ревматизмом, что она не может двигать пальцами, а ей приходится кормить трёх детишек. Бедная Ида Роза, брошенная жена, чьё лицо в прошлом году было так опалено огнём, что её муж просто не мог на неё смотреть и ушёл по-английски. Она хочет отдать своего ребёнка на усыновление и всегда уверяет меня, что это «такой хороший мальчик». Слепая Анна Юстинцева, у которой каким-то чудом нет детей, и апатичная Дарья Козлова, глухонемая, у которой их целая куча. И последняя из них – одноглазая Пелагея Капустина, которую, когда она назвала возраст четырёх своих детей, спросили: «Это все?», а она ответила: «Конечно же нет, барыня!» – и назвала возраст ещё шестерых».

«Позавчера, после того как Тед в половине четвёртого пришёл домой и мы пообедали, я вышла, чтобы пройтись и посмотреть, как выглядят улицы ...и телега за телегой ехали по Светланской, гружённые чемоданами, коробками и домашним скарбом, а на самом верху в каждой – женщины и дети, иногда с домашней собачкой. Это было одно из самых печальных зрелищ, какие мне только приходилось видеть: все они бежали, спасая жизнь, на суда, чтобы выбраться из этой страны, где они родились и которой многие из них уже никогда не увидят. Сегодня, мы позавтракали рано… и без каких-либо затруднений переправились на Чуркин, где стояло судно [чтобы попрощаться с друзьями]. Вокруг него были десятки сампанов, и десятки разносчиков-китайцев предлагали всё что только можно по части провизии и фруктов, и это было как столпотворение, вышедшее из берегов. По судну невозможно было передвигаться из-за людей, а широкая главная палуба была так завалена багажом, что не нашлось бы места даже для кошки. И было так больно видеть людей, таких напуганных и в таком нервном напряжении, хотя они и находились на британском корабле. …Я задавалась вопросом, что должны испытывать эти люди – такие, как Петр [Унтербергер], – которые всю жизнь служили России, своей стране, отдавая ей все свои силы, и которые в страхе за свою жизнь вынуждены бежать за границу; ...и я задавала себе вопрос, о чём они думают, глядя на эти великолепные сопки, кольцом обступающие гавань, и зная, что уезжают навсегда».

29.2.1928

«Прошлым июнем [1927 г.] в течение недели было арестовано около трёхсот человек – без всякого повода и причины – и отправлено в тюрьму ГПУ на Алеутской; где-то через месяц их перевели в обычную тюрьму. … Г-на Пьянкова продержали пять месяцев, а за что – не знает ни он сам, ни кто-либо другой; но поскольку все арестованные имели те или иные связи с иностранцами, то арест объясняют именно этим… Зная, что в ГПУ читают письма, я написала тёте [Саре] осенью, что та самая Лиза [дочь дворничихи Матрёны] сидит в тюрьме уже пять месяцев, а её муж – человек, который ударил меня, – в бегах, и я очень рада. Весь наш участок с домом и пристройками они превратили в настоящую базу для контрабанды [наркотиков], и я об этом знала, но ничего не могла поделать, потому что у меня не было веских, конкретных доказательств. Наконец я упомянула об этом в письме к тёте… и в пределах двух дней в комнате у Матрёны стали производить обыск, но, ничего не найдя, они дождались благоприятного случая, чтобы поймать её на чём-то другом».

30.7.1929

«Всё ещё стоит такой тарарам, что невозможно уснуть, и я только что выходила на веранду, чтобы посмотреть, как мимо движется факельное шествие. В Адмиральском саду был массовый митинг членов профсоюза, и они поют и маршируют весь вечер: мужчины, женщины, дети и один, по крайней мере, духовой оркестр – а может быть, и больше. … Одна толпа поёт: «Мы, советские солдаты, уничтожим всех богатых; лево держать!», что, нужно сказать, по-русски звучит лучше, чем по-английски. Другая поёт «Интернационал», который весьма неплох, а духовой оркестр где-то играет «Стеньку Разина» – получается своего рода попурри! Мне всегда нравились подобные вещи, но всё же мне хочется, чтобы они разошлись по домам и угомонились, потому что я хочу спать».

«Пятница, тринадцатое, и издано распоряжение: налог в миллион триста тысяч рублей должен быть уплачен компанией «Кунст и Альберс» к двадцать шестому (это сверх сотен тысяч, уплаченных ранее), или у нас всё отнимут. … Мы получим жалованье за три месяца, когда фирма закроется, и конечно же я буду жить здесь до осени, а поскольку рубли нигде больше никакой ценности не имеют, то я буду жить на них, пока они не закончатся. Этот крах для меня не такая трагедия, как для остальных – людей, в общем-то выросших вместе с фирмой, которые испытывали к ней чувство привязанности, уступавшее только привязанности к своим семьям, – и это ещё оборачивается против них.
Это значит, что с завтрашнего утра г-н Альберс больше не владеет им: магазин отнят полностью и начинается его ликвидация. Нас всех выставят, вероятно, через несколько дней – самое большее, через две недели, пока будет производиться инвентаризация».

25.10.1930

«Внизу всё готово к [прощальному] ужину, и стол смотрится чудесно: огромная розовая чаша из хрусталя с цветками львиного зева в середине и низкие чаши с львиным зевом, космосами и белыми георгинами по краям стола – их нарвали сегодня у нас в саду. Последний приём с ужином в Доме Смитов, и у меня комок в горле каждый раз, когда я вспоминаю о стольких весёлых приёмах, которые здесь бывали. Как это мило со стороны Андерсенов, что они взяли на себя все расходы и заботы по устройству ужина, но я бы предпочла уехать без него: устраивать приёмы в наши дни – задача трудная, даже такой простой, как нынешний».